Выпил водки и бутылку марочного. Не опьянел совсем. Сидел до окончания программы. Спал. Вечер с Ч.Т.

 

 

Мной делается много работы, которая в дальнейшем не представит важности и нужности людям; это многие стихотворения, часть которых я умышленно растерял (особенно первые), различные рассказики и заметки для газет, переписывание из учебников, выписывание биографий писателей, конспектирование чьих-то работ и т.д. Но возможно, такая "деятельность" когда-нибудь подведёт меня к ГЛАВНОМУ, создаст базу, на которой можно будет, коснувшись совершенства, работать и создавать, принося пользу обществу. Возможно то, что забудется, когда-нибудь и создаст рождение, пусть немногочисленных, но лучших произведений моей жизни. А без мелкого и второстепенного, думаю, нельзя, потому как невозможно сразу написать великое. А лишнего, всё-таки, мной делается, и очень много. Многие, многие годы, усердие, большая работа, физические силы должны затратиться и затратятся для конечного результата.

 

 

Большинство моих стихотворений родилось после какой-либо неудачи, срыва, полученного оскорбления, временного уничтожения. Частая меланхолия порождала многие строки. Не будь ошибок в моей жизни, не было бы и стихотворений в том виде, в каком они существуют. И неизвестно, что лучше. Может даже, стихи и не пригодятся никому, а вот того, что уже произошло, – это точно не исправишь и не вернёшь. Но мне хочется чего-нибудь хорошего и тёплого, чистого и спокойного, не в смысле душевном, а в осознании положения своего. Думается, что от прекрасного творить и писать было бы легче и интереснее. Тогда можно было бы создать вещи добротные, чего-то стоящие и нужные. Но так только думается. А возможно, я бы ещё сильнее обленился и забросил бы всякую деятельность, ни к чему больше не стремился и заснул б навеки.

 

 

Я живу (если это можно назвать хотя бы мелким кусочком настоящей жизни, жизни, которой нужно отдавать всё лучшее, стремиться к лучшему, жизни, которою нужно жить) только потому, что пока не вижу иного выхода в моём жестоком и прекрасном, подлом и нравственном, горьком и слащёном, развратном и благородном пути. Пока я жив, буду жить, даже просто дышать наслаждением того, что ты существуешь. Нельзя желать всех благ сейчас, но обязательно можно будет потом, когда-нибудь, пусть даже очень нескоро.

 

Нет, в моё время ещё не каждый человек имеет право быть счастливым, и люди, как и всё живое, умирают, унося с собой боли и страдания, неудовлетворенность от прожитого и душевные сомнения, а также зло и нечестность. Но они и оставляют то же самое. Оставляют для того, чтобы прекрасное, существовавшее и продолжающее существовать, добивающееся своего торжества, боролось с противоположной ему стороной. Только в борьбе, в великой борьбе плохого и хорошего люди познают истинную цену счастья.

 

И в далёкой Конституции будущего, наряду с различными правами, будет стоять обязательное право каждого человека на счастье.

 

 

Перечитывал Кубанева. Встретил афоризм: "Люди! Вы лучше, чем люди думают о вас". Я бы сказал, что они хуже, чем думают о себе. Но считаю и то и другое выражения родственными. Почему? Потому что и в том, и в другом случаях мы должны стараться быть лучше.

 

Признавая обычные явления, правда, не лишённые оригинальности, смысла и таланта, превосходными, считаю, что даю им перспективу дальнейшего развития, но в том случае и только в том, если эти обычные явления не переоценят себя.

 

 

Родители легли спать. Но они ворчат друг на друга, то затихая, то взрываясь негодованием и презрением к самим себе. Мне приходится выслушивать их грызню. Вставлять слова и унимать "стариков" бесполезно. Мне противно и тошно. Хочется кричать и, схватившись за голову, бежать, бежать до тех пор, пока не упадёшь обессиленный и не умрёшь.

 

И только одно пугает меня сделать последний шаг, в котором виновность родителей, может, и невелика, забыть всё и уйти навеки – это сознание того, что я ещё ничего не сказал и не доказал на этой земле, то, что я не попытался хотя бы что-нибудь сделать для исправления нашей жизни, которая пока буксует и откатывается назад.

 

На работе меня хотят лечить наркологи, знакомые говорят, что у меня характер коммуниста и надо вступать в партию, а самому мне хочется отравиться и сгореть, чтобы ничего не осталось.

 

 

Будет, свершится ли то, чего я так страшно жду, о чём мечтаю? Наступит ли время, когда миллионы людей увидят себя в моих произведениях? Вот только нужно ли будет всё то им? Наверное, кому-то и станет нужным, но только если всё отдать литературе.

 

 

В последнее время память моя страдает изрядными провалами. Наверное, от рассеянности, а может, и от излишней задумчивости.

 

 

Известность?! Популярность!? Слава?? Что это? Нужны ли они человеку? Может быть. Для чего? Для того, чтобы жизненная энергия удваивалась, удесятерялась. Но легко ли получить их?

 

Известен ли на заводе Петров? Да, отчасти. Но он работает 13 лет. Приятно, конечно, что ты фотограф. Чуть ли не один на весь завод. На тебя кто-то обращает внимание. Ты ходишь перед наполненным залом, подходишь к рядам, поднимаешься на сцену. Нет-нет, а кто-то смотрит на тебя, кто-то думает и, может, даже завидует тебе. Но всё это дёшево, временно.

 

Мои материалы в газетах мало кто читает, да и нечего там читать. Ерунда. А вот Ю.Сухоруков /мой псевдоним/ стал одно время довольно популярен среди любителей футбола, а ведь его строчки написаны совершенно легко, за короткий срок, но он преподнёс новости привлекательные, интересные, хоть и не высококачественные, возможно, даже совсем некачественные. Его слава копится изо дня в день, не громыхая и не высовываясь, принося с первого взгляда мало толку, но при продолжительном изучении пользу несомненную. Она прочнее... да только насыщение души ею слабое.

 

Лермонтов при жизни был менее популярен в народе, чем Кикабидзе сейчас. Да, о Лермонтове писали, спорили, восхищались, но избранные. Неграмотная Россия слабо слышала его голос. Он ворвался в неё много позже. У Кикабидзе иная судьба. Вроде бы, хуже. Но Лермонтову далеко не так сладко жилось, как живётся моему современнику.

 

Какой славы хочу я? Как всякое разумное живое и той, и другой сразу. Много? Почему ж, если она придёт, я захочу большего. Но, отбрасывая от себя лестные мысли, мне хочется единственно одного: вершины литературного слова, правильного понимания жизни во всех её областях. Истинного наслаждения мне хватит и в оном. Я буду счастлив.

 

*

 

Люди стоят в очередях за хлебом, мукой, машиной, квартирой. Стоят минуту, пять, час, три, год, 5 лет. Стоят со спокойствием, нетерпением, раздражением, надеждой. Стоят тихо, смирно, споря, крича, ругаясь, устраивая драку. Сколько, порой, уходит времени, здоровья, сил. Сколько иногда требуется терпения.

 

Но есть на земле очередь, стоять в которой можно всю жизнь. Стоять, сжав зубы, и медленно продвигаться вперёд, отступать и снова идти, идти, шаг за шагом приближаясь к цели. Это очередь за справедливостью. У её начала есть мирное небо, добрые лица, прекрасные песни. Я счёл бы для себя за благо простоять в этой очереди столько, сколько смогу. Но в том-то вся и суть, что такого права не нужно ни у кого спрашивать. Места в такой очереди свободны для каждого. Нужно лишь решиться на пожертвование благородному делу, отречься от множества земных благ.

 

Моё место пока в самом конце. За мной тоже встанут, а приблизимся ли мы к началу, будет зависеть от нас.

 

 

Жизнь имеет границы, и для каждого, возможно, почти для каждого, расстояние между ними мало. Возможности жизни в своём развитии беспредельны. И если бы человек жил очень-очень долго, он смог бы достичь невиданного совершенства, непредставляемой высоты... или же до безумия опустился бы. Посредственность вряд ли продержалась бы долгое время. Она надоела бы сама себе.